Золотая улица района Соколиная Гора появилась на картах Москвы в 1900 году. Столь романтическое название улица получила от содержимого обозов московских ассенизаторов — «ночного золота», как прозвали городские нечистоты. Отходы за плату вывозили на свалки.
Для Москвы начала XX века название улицы уникальным не было: Золотую улицу Соколиной Горы в своё время пересекал короткий одноимённый проезд, ещё одна улица с тем же названием проходила по северо-западной окраине города. Ведь ещё сто лет назад почти все москвичи жили без доступа к канализации, с «удобствами на улице»: уборными служили уличные будки с выгребными ямами. Вплоть до конца XVIII века такие будки-«ретирады» попросту переносили с места на место по мере заполнения ямы. В XIX столетии Москва обрела, наконец, первую систему удаления нечистот — вывозную. Ночами содержимое надворных клозетов вычищалось и отправлялось на свалки в бесконечных, громыхающих и издающих невообразимую вонь обозах ассенизаторов-золотарей. Одна из свалок за Семёновской заставой и Московско-Казанской железной дорогой находилась как раз близ сегодняшней Золотой улицы.
Дух старины
Московские улицы XVII века поражали путешественников кривизной и неопрятностью: сточные воды и нечистоты здесь сливали и вываливали прямо за порог, так что весь город «украшали» текущие по улицам зловонные ручьи. Впрочем, и западноевропейские города не могли похвастаться приятными ароматами — в своём парижском путешествии конца XVIII века Николай Карамзин описал сходную картину «вонючего города» с узкими и тёмными улочками. Повсеместное устройство городской канализации было делом будущего — большинство европейских столиц получит её лишь во второй половине XIX века. Москва имела все шансы не отстать в этом вопросе от европейских собратьев, если бы только в её истории не случилось революции 1917 года и Гражданской войны.
Нельзя сказать, что москвичи не знали других методов борьбы с отходами, кроме вываливания их себе под ноги. Историки отмечают ещё в XVI веке «трубы для отведения сточных вод из монастырских поварен, пивоварен, квасоварен, из бань и вообще отовсюду, где был большой расход воды». Впрочем, трубы, очевидно, помогали мало: Москва тонула в стоках, зарастала грязью, когда они высыхали, задыхалась в испарениях от собственных испражнений и непрерывно болела — вспышки «моровых язв» и кишечных заболеваний были прямым следствием загрязнения почв и водоёмов. Время от времени город очищался сам по принципу «клин клином»: заодно с домами и деревянными мостовыми регулярно выгоравшая Москва теряла наслоения уличных отбросов и пропитанный отравой верхний почвенный слой. Отстраиваясь заново, город получал несколько лет относительного санитарного благополучия, после чего привычно выходил на новый круг болезненной затхлости.
Визитная карточка лондонского ассенизатора XVIII века // Портрет Екатерины II, XVIII век
«Чтоб помету никакого не было»
Первые системные шаги в борьбе с этой напастью в конце XVII века предпримет царь Пётр I. Его указ 1699 года гласил: «В Москве по большим улицам и по переулкам, чтоб помету никакого и мертвечины нигде ни против чьего двора не было, а было б везде чисто». Нарушителям царского слова полагался кнут, а после — штраф. Позднее задачи благоустройства были возложены на созданные Петром I городские магистраты. Но долгосрочного результата эти царские инициативы не дали. Частые коронации эпохи дворцовых переворотов начинались каждый раз с генеральной уборки площади между кремлёвскими соборами для очистки её от наросшего плотного слоя «помету» и прочей грязи.
Опустошительная эпидемия чумы 1770–1772 годов, которая убила едва ли не каждого пятого москвича, поставила вопрос санитарии ребром. В ходе городских реформ императрицы Екатерины II вопросы благоустройства из ведения центральной власти отошли в сферу городского самоуправления. Уставом благочиния 1782 года каждому городскому кварталу предписывалось «иметь подрядчика для чищения улиц и свозки с улиц и из города нечистоты». Контроль за чистотой вверялся Управе благочиния. В Жалованной грамоте городам 1785 года её функции стали именоваться «санитарной полицией», на чём все установления в общем и целом закончились. Города собственных средств на благоустройство не имели, горожане свои деньги тратить не хотели, а поступления из государственной казны шли на самое важное в глазах российской власти дело — поддержание полицейского порядка.
Крестьянская реформа 1861 года принесла крестьянам волю, но толком не дала земли. Безземельное и малоземельное пореформенное крестьянство в поисках работы и пропитания потянулось в города. Масса отходников обеспечила России промышленный взлёт, а с ним — неминуемый рост городов. Если в эпоху екатерининских реформ в Москве проживало 180 тыс. человек, то к 1885 году — уже 800 тыс. При таком «сказочном росте московского населения», как выразился историк Пётр Сытин, вопрос о вывозе нечистот приобрёл невиданную актуальность.
«8 ноября один из городовых, стоявших на Лаврентьевской улице, почувствовал страшное зловоние, нёсшееся из владения мещ. Черновой, и обнаружил, что муж домовладелицы производил очистку выгребных ям, выливая нечистоты вёдрами в Яузу. О такой «канализации» полиция составила протокол».
Газета «Московский листок», 1903 год
Реформа городского самоуправления 1870 года дала Москве всесословную городскую думу с обширными функциями по части городского хозяйства. Дума ведала благоустройством, содержанием коммуникаций и благосостоянием жителей. На бумаге всё выглядело красиво, да только всё та же проблема финансирования неизменно сводила все благие намерения на нет. Городское хозяйство по-прежнему получало деньги по остаточному принципу: расходы на благоустройство городов оказывались вдвое меньше, чем расходы на содержание одного Синода.
Почти всю вторую половину XIX века, пока город вместе с отбросами рос как на дрожжах, единственным источником средств для коммунального хозяйства, кроме казённых финансов, выступали займы.
«Ночное золото»
Именно в пореформенный период в Москве сложилась полноценная система вывоза нечистот. Московская дума основательно урегулировала деятельность «ночных рыцарей» московских улиц, то есть золотарей, и обязанности домовладельцев по содержанию клозетов. Впрочем, судя по воспоминаниям современников-москвичей, правила эти исполнялись весьма и весьма вольно.
Работа золотарей считалась распоследней, шли на неё от безысходности. Вдыхание концентрированных паров аммиака и сероводорода легко могло закончиться острым отравлением, особенно в отсутствие даже минимальных защитных средств. По правилам Московской думы при очистке и ремонте выгребных ям с опусканием в них рабочих полагалось предварительно (за сутки) снять с ямы крышку и обработать дезодорирующим средством, а при погружении рабочий должен был надеть пояс с бубенчиками, чтобы оставшиеся наверху его вовремя вытащили, если рабочему вдруг станет плохо. В реальности и эти правила выполняли, увы, не всегда, что нередко приводило к печальному исходу.
Все домовладельцы должны были строить отхожие места с выгребной ямой из негниющего материала — камня, бетона или на крайний случай дерева. Правила предписывали их минимальную глубину, обязанность по применению обеззараживающих и уничтожающих зловоние средств, по содержанию ям в чистоте и регулярному вывозу содержимого. Всё это требовало денег, расставаться с которыми горожане не спешили. В обиход широко вошли «выгребные ямы» для ленивых и экономных — «поглощающие колодцы», которые всасывали содержимое за счёт специального состава почв. Самые же отчаянные тайком вываливали отходы за ворота или в ближайший водоём. Правила Московской думы запрещали и то и другое, что не сильно смущало москвичей, то и дело становившихся фигурантами полицейских протоколов.
«В темноте тащится ночной благоуханный обоз — десятка полтора бочек, запряжённых каждая парой ободранных, облезлых кляч. Между бочкой и лошадью на телеге устроено верёвочное сиденье, на котором дремлет “золотарь”…
Обоз подпрыгивает по мостовой, расплёскивая содержимое на камни, гремя на весь квартал. И тянется, едва двигаясь, после полуночи такой обоз по Тверской, мимо дворца…
Обоз растянулся… Последние бочки на окончательно хромых лошадях поотстали… Один “золотарь” спит. Другой ест большой калач, который держит за дужку».
Журналист Владимир Гиляровский «Москва и москвичи», 1926 год
Очистку и вывоз зловонного продукта допускалось производить лишь в ночное время и в плотно закупоренных бочках. Но если нормы о времени работы обычно соблюдались, то требование герметичности нарушалось сплошь и рядом. Громкие (на железных ободьях) и длинные обозы ассенизаторов, груженные бочками с высокими черпаками, расплёскивали по пути содержимое и обдавали окрестные улицы труднопереносимой вонью. Они тянулись ночами на три главные свалки у самых границ Москвы — за Семёновской, Спасской и Калужской заставами. Кроме этих городских свалок со специальными устройствами обеззараживания (отстойными земляными бассейнами и полями впитывания) было и две частных — за Пресненской и Бутырской заставами. Там никакого обеззараживания не проводилось, владельцы земли попросту разрешали выгрузить обозы.
Днём золотарные повозки ждали ночного часа в огороженных высокими заборами ассенизационных дворах — несколько таких дворов располагалось и поблизости от Золотой улицы.
«Разруха не в клозетах, а в головах…»
Заёмные средства позволили Москве не только наладить вывоз нечистот, но и после длительного проектирования устроить, наконец, городскую канализацию. Её первая очередь в границах Садового кольца была запущена в 1898 году. Через главную насосную станцию по керамическим трубам городские стоки выводились на Люблинские поля орошения. Здесь фильтрация через почву позволяла их обеззаразить, разделяя на удобрения и безвредные стоки, спускаемые в водоёмы.
«Что касается домовой канализации, то она в большинстве владений пришла к полному упадку: канализованные сооружения изломаны, трубы пробиты; пользование приёмниками крайне неряшливое — клозеты загрязнены, в раковинах мусор, промывка почти не производится. При прочистках труб обнаруживаются камни, поленья, тряпки и др. твёрдые предметы. Минувшей зимой канализация бездействовала в 2000 домах с приблизительно 140 тысячами жителей».
Сборник «Красная Москва», 1920 год
Проект второй очереди канализации — уже в границах Камер-Коллежского вала — стартовал в 1911 году. С началом Первой мировой войны его реализация замедлилась, в революцию и Гражданскую войну остановилась, а вызванный бурными политическими событиями отток почти половины жителей из Москвы и вовсе привёл к развалу всей системы городского благоустройства. В период нэпа, когда у новой власти дошли руки до городского хозяйства, 70% москвичей по-прежнему пользовались удобствами с выгребными ямами, а обозы золотарей составляли привычную часть картины московской жизни. Только к 1924 году канализация, наконец, охватила «старую» Москву в границах Камер-Коллежского вала и лишь к концу 1930-х годов — почти всю разросшуюся столицу «страны победившего социализма».
