Золотая улица района Соколиная Гора появилась на картах Москвы в 1900 году. Столь романтическое название улица получила от содержимого обозов московских ассенизаторов — «ночного золота», как прозвали городские нечистоты. Отходы за плату вывозили на свалки.
Для Москвы начала XX века название улицы уникальным не было: Золотую улицу Соколиной Горы в своё время пересекал короткий одноимённый проезд, ещё одна улица с тем же названием проходила по северо-западной окраине города. Ведь ещё сто лет назад почти все москвичи жили без доступа к канализации, с «удобствами на улице»: уборными служили уличные будки с выгребными ямами. Вплоть до конца XVIII века такие будки-«ретирады» попросту переносили с места на место по мере заполнения ямы. В XIX столетии Москва обрела, наконец, первую систему удаления нечистот — вывозную. Ночами содержимое надворных клозетов вычищалось и отправлялось на свалки в бесконечных, громыхающих и издающих невообразимую вонь обозах ассенизаторов-золотарей. Одна из свалок за Семёновской заставой и Московско-Казанской железной дорогой находилась как раз близ сегодняшней Золотой улицы.
Дух старины
Московские улицы XVII века поражали путешественников кривизной и неопрятностью: сточные воды и нечистоты здесь сливали и вываливали прямо за порог, так что весь город «украшали» текущие по улицам зловонные ручьи. Впрочем, и западноевропейские города не могли похвастаться приятными ароматами — в своём парижском путешествии конца XVIII века Николай Карамзин описал сходную картину «вонючего города» с узкими и тёмными улочками. Повсеместное устройство городской канализации было делом будущего — большинство европейских столиц получит её лишь во второй половине XIX века. Москва имела все шансы не отстать в этом вопросе от европейских собратьев, если бы только в её истории не случилось революции 1917 года и Гражданской войны.
Нельзя сказать, что москвичи не знали других методов борьбы с отходами, кроме вываливания их себе под ноги. Историки отмечают ещё в XVI веке «трубы для отведения сточных вод из монастырских поварен, пивоварен, квасоварен, из бань и вообще отовсюду, где был большой расход воды». Впрочем, трубы, очевидно, помогали мало: Москва тонула в стоках, зарастала грязью, когда они высыхали, задыхалась в испарениях от собственных испражнений и непрерывно болела — вспышки «моровых язв» и кишечных заболеваний были прямым следствием загрязнения почв и водоёмов. Время от времени город очищался сам по принципу «клин клином»: заодно с домами и деревянными мостовыми регулярно выгоравшая Москва теряла наслоения уличных отбросов и пропитанный отравой верхний почвенный слой. Отстраиваясь заново, город получал несколько лет относительного санитарного благополучия, после чего привычно выходил на новый круг болезненной затхлости.
Визитная карточка лондонского ассенизатора XVIII века // Портрет Екатерины II, XVIII век
«Чтоб помету никакого не было»
Первые системные шаги в борьбе с этой напастью в конце XVII века предпримет царь Пётр I. Его указ 1699 года гласил: «В Москве по большим улицам и по переулкам, чтоб помету никакого и мертвечины нигде ни против чьего двора не было, а было б везде чисто». Нарушителям царского слова полагался кнут, а после — штраф. Позднее задачи благоустройства были возложены на созданные Петром I городские магистраты. Но долгосрочного результата эти царские инициативы не дали. Частые коронации эпохи дворцовых переворотов начинались каждый раз с генеральной уборки площади между кремлёвскими соборами для очистки её от наросшего плотного слоя «помету» и прочей грязи.
Опустошительная эпидемия чумы 1770–1772 годов, которая убила едва ли не каждого пятого москвича, поставила вопрос санитарии ребром. В ходе городских реформ императрицы Екатерины II вопросы благоустройства из ведения центральной власти отошли в сферу городского самоуправления. Уставом благочиния 1782 года каждому городскому кварталу предписывалось «иметь подрядчика для чищения улиц и свозки с улиц и из города нечистоты». Контроль за чистотой вверялся Управе благочиния. В Жалованной грамоте городам 1785 года её функции стали именоваться «санитарной полицией», на чём все установления в общем и целом закончились. Города собственных средств на благоустройство не имели, горожане свои деньги тратить не хотели, а поступления из государственной казны шли на самое важное в глазах российской власти дело — поддержание полицейского порядка.
Крестьянская реформа 1861 года принесла крестьянам волю, но толком не дала земли. Безземельное и малоземельное пореформенное крестьянство в поисках работы и пропитания потянулось в города. Масса отходников обеспечила России промышленный взлёт, а с ним — неминуемый рост городов. Если в эпоху екатерининских реформ в Москве проживало 180 тыс. человек, то к 1885 году — уже 800 тыс. При таком «сказочном росте московского населения», как выразился историк Пётр Сытин, вопрос о вывозе нечистот приобрёл невиданную актуальность.
Реформа городского самоуправления 1870 года дала Москве всесословную городскую думу с обширными функциями по части городского хозяйства. Дума ведала благоустройством, содержанием коммуникаций и благосостоянием жителей. На бумаге всё выглядело красиво, да только всё та же проблема финансирования неизменно сводила все благие намерения на нет. Городское хозяйство по-прежнему получало деньги по остаточному принципу: расходы на благоустройство городов оказывались вдвое меньше, чем расходы на содержание одного Синода.
Почти всю вторую половину XIX века, пока город вместе с отбросами рос как на дрожжах, единственным источником средств для коммунального хозяйства, кроме казённых финансов, выступали займы.
«Ночное золото»
Именно в пореформенный период в Москве сложилась полноценная система вывоза нечистот. Московская дума основательно урегулировала деятельность «ночных рыцарей» московских улиц, то есть золотарей, и обязанности домовладельцев по содержанию клозетов. Впрочем, судя по воспоминаниям современников-москвичей, правила эти исполнялись весьма и весьма вольно.
Работа золотарей считалась распоследней, шли на неё от безысходности. Вдыхание концентрированных паров аммиака и сероводорода легко могло закончиться острым отравлением, особенно в отсутствие даже минимальных защитных средств. По правилам Московской думы при очистке и ремонте выгребных ям с опусканием в них рабочих полагалось предварительно (за сутки) снять с ямы крышку и обработать дезодорирующим средством, а при погружении рабочий должен был надеть пояс с бубенчиками, чтобы оставшиеся наверху его вовремя вытащили, если рабочему вдруг станет плохо. В реальности и эти правила выполняли, увы, не всегда, что нередко приводило к печальному исходу.
Все домовладельцы должны были строить отхожие места с выгребной ямой из негниющего материала — камня, бетона или на крайний случай дерева. Правила предписывали их минимальную глубину, обязанность по применению обеззараживающих и уничтожающих зловоние средств, по содержанию ям в чистоте и регулярному вывозу содержимого. Всё это требовало денег, расставаться с которыми горожане не спешили. В обиход широко вошли «выгребные ямы» для ленивых и экономных — «поглощающие колодцы», которые всасывали содержимое за счёт специального состава почв. Самые же отчаянные тайком вываливали отходы за ворота или в ближайший водоём. Правила Московской думы запрещали и то и другое, что не сильно смущало москвичей, то и дело становившихся фигурантами полицейских протоколов.
Очистку и вывоз зловонного продукта допускалось производить лишь в ночное время и в плотно закупоренных бочках. Но если нормы о времени работы обычно соблюдались, то требование герметичности нарушалось сплошь и рядом. Громкие (на железных ободьях) и длинные обозы ассенизаторов, груженные бочками с высокими черпаками, расплёскивали по пути содержимое и обдавали окрестные улицы труднопереносимой вонью. Они тянулись ночами на три главные свалки у самых границ Москвы — за Семёновской, Спасской и Калужской заставами. Кроме этих городских свалок со специальными устройствами обеззараживания (отстойными земляными бассейнами и полями впитывания) было и две частных — за Пресненской и Бутырской заставами. Там никакого обеззараживания не проводилось, владельцы земли попросту разрешали выгрузить обозы.
Днём золотарные повозки ждали ночного часа в огороженных высокими заборами ассенизационных дворах — несколько таких дворов располагалось и поблизости от Золотой улицы.
«Разруха не в клозетах, а в головах…»
Заёмные средства позволили Москве не только наладить вывоз нечистот, но и после длительного проектирования устроить, наконец, городскую канализацию. Её первая очередь в границах Садового кольца была запущена в 1898 году. Через главную насосную станцию по керамическим трубам городские стоки выводились на Люблинские поля орошения. Здесь фильтрация через почву позволяла их обеззаразить, разделяя на удобрения и безвредные стоки, спускаемые в водоёмы.
Проект второй очереди канализации — уже в границах Камер-Коллежского вала — стартовал в 1911 году. С началом Первой мировой войны его реализация замедлилась, в революцию и Гражданскую войну остановилась, а вызванный бурными политическими событиями отток почти половины жителей из Москвы и вовсе привёл к развалу всей системы городского благоустройства. В период нэпа, когда у новой власти дошли руки до городского хозяйства, 70% москвичей по-прежнему пользовались удобствами с выгребными ямами, а обозы золотарей составляли привычную часть картины московской жизни. Только к 1924 году канализация, наконец, охватила «старую» Москву в границах Камер-Коллежского вала и лишь к концу 1930-х годов — почти всю разросшуюся столицу «страны победившего социализма».